Размышления казака о жизни. Не каждый день Господь посылает нам стихотворные строки, но если послано, то должно быть озвучено. Ведь недаром Евангелие от Иоанна начинается: "В начале было Слово..."
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Мысли мои, нехорошие мысли.
Совесть моя, словно тяжкий набат.
И облака простоквашей прокислой
на потолке поднебесных палат.
Снова броженье от верха до низа
с вечным вопросом: а кто виноват?
Жизнь человека – сплошная реприза, -
всякий пред Богом и волен, и свят.
Что происходит? – понятно едва ли –
русских пытается нечисть извЕсть.
Где ж, казаки, вы коней растеряли?
Как православную пропили честь?!
Есть ли какое решенье проблемы
без покаянья за гибель Царя?
Это, казаче, простая дилемма:
если ты с Богом, живи, не дуря.
Честь возвратить, значит, нечисть нагайкой
или же шашкой в куски изрубить.
Прошлое с будущим – вечная спайка
и неразрывная совести нить.
::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Опять воробьями расклёвано небо
и солнечный дождик пролился в ладонь.
Я с прошлым живу в настоящем, но небыль
меня догоняет, как взмыленный конь.
Вот снова на поле стою Куликовом:
я русский, восстал супротив жидовни.
Вернусь, и на Спасскую башню подкову
прибью на удачу.
В тревожные дни
пусть каждый решит: кто ты – русский иль нежить?
И с кем ты «ле хаим» по пьяне орёшь?
Свои попадаются реже и реже,
а чаще гламурное быдло и ложь.
Лишь русская память взывает к сознанью,
к секрету таинственной русской души.
Ты волен своё сотворить мирозданье,
но «мёртвые сраму не имут!» - скажи.
Но «мёртвые сраму не имут!», когда-то
сказал Святослав. И с дружиной своей
он бил жидовню!
Наше прошлое свято
и Русь не забудет тех доблестных дней.
::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Изрыты, избиты, разрушены
российские, в общем, дома.
Ни выхода и ни отдушины.
Кругом духота, кутерьма.
Где творчество или гармония?
Лишь скорбная скудость ума.
Опять по стране какофония,
и снова тюрьма да сума.
Постыдные запахи тления
вознёс ветерок до небес
и к жизни исчезло стремление.
А в храме на паперти бес
остатки стрижёт вдохновения
за тугрики и за рубли.
Духовная тяжесть затмения
течёт по обломкам Земли.
Внемли, коли духом не стар ещё.
Ты можешь Россию спасти!
В онгоне потухнет пожарище,
нам надо лишь дом подмести.
:::::::::::::::::::::::::::::::::::
Все мы, обломки Великой Империи,
хрумкаем истины, только не те.
Дедушка мой, генерал инфантерии,
Русь защищал, чтоб не жить в нищете.
Мы же от смачных побед революции
спрятались в норы, боимся врагов,
меряем жизнь от бутылки - к полюции,
в рамках облезлых крутых бутиков.
Стойко согнулись в тисках контрибуции
за толерантность благую к жидам.
Нет ни законов и нет Конституции,
только разруха, бордель и бедлам.
Только всеобщая одурь сознания:
русский на русского как на врага.
Значит, пора нам познать обрезание,
значит, в сознаньи сплошная пурга.
Вот я убогий, в рубашке не вышитой,
но перед смертью в бою не согнусь.
Русские, слышите!?!?!
Если вы слышите…
вспомните, кто вы и вспомните Русь!
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::
"...Мы русские! Мы русские! Мы русские!
Мы всё равно подымемся с колен."
Жанна Бичевская.
Жид ворует.
И всё ему мало.
Что же, выпьем и снова нальём!
Русь не кланялась и не вставала
на колени пред всяким жульём.
Но всё чаще:
«Мы встанем с коленей!», -
слышу я в городской суете.
Кто ж поставил вас?
Троцкий и Ленин?
Кто заставил вас жить в пустоте?
Русь была государством народов!
Превратилась в жидовский сортир.
И шагреневый клок небосвода
в язвах чёрных озоновых дыр.
Что ж, я жду.
Подымайтесь с коленей.
Кто там хочет Россию спасти?!
Но всё тихо.
И Путин, как Ленин,
стал живее живых во плоти.
Кто ж позволит вам, грешным, подняться? –
покаянье у вас не в чести.
Здесь распяли Царя святотатцы,
вы ж не в силах промолвить:
«Прости!»
Вновь загул по долинам и весям,
значит, выпьем и снова нальём.
Пой, казак, разудалые песни!
Толерастно мы, в общем, живём…
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
В миру ничего не случайно:
ведь каждый и выдох, и вдох,
и взгляд – это Божия тайна.
А нити протяжных дорог
сплетаются вновь паутиной
под солнечной стрелкой часов.
Шагает народец, повинный
соблазну чужих голосов.
И всё неслучайное сложно.
Несложным сплетеньям ума,
порою, понять невозможно –
откуда тюрьма да сума,
да сонное царство дремоты
свалилось на славную Русь?
Уже позабыли чего-то
и нагло свирепствует гнусь.
Уже не способны к поступку,
покуда не клюнет петух.
И всё неслучайное хрупко…
но тайный огонь не потух,
но Слово Надежды Христовой
спасает в протяжном пути.
Всё просто, как встарь, и не ново.
Но, Боже! Наш путь освети!..
::::::::::::::::::::::::::::::::
Почему всё не так происходит, скажите:
тот, кто хочет любви, получает удар,
а царица поэтов, как та Нефертити,
подарила избранникам пьяный кошмар?
Почему всё не так получается, братцы:
проходимцы в чести – пир во время чумы;
в патриархи народ протолкнул святотатца,
а на троне страны избежавший тюрьмы?
Почему всё не так происходит на свете?
Почему полюбили растленье и блуд?
Мы – поэты, творцы!
Мы же Господа дети!!
Почему из жидовских не выбраться пут?
Только время подходит, последнее время,
и врага победим, лишь стряхнув дремоту.
Что ж, решайся, поэт!
С кем ты: с этими? с теми?
или с Господом Богом сразишь темноту?
Или встанешь за Родину, за Возрожденье?!
Но не словом, а делом сражайся с врагом:
телом на амбразуру, а не рассужденьем
про хорошую жизнь под чужим сапогом!
Что ж, решайся, поэт…
::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Я жить учился без войны,
но где все эти обученья?
Мы на войну обречены,
на пресеченье и мученье.
О милом девица блажит,
но снова Божье Откровенье:
где революция – там жид
и смрад, и трупов разложенье.
- Ну, - скажут, - Холина несёт!
Кто про чего, а он жидует…
Ах! Если б всё наоборот!
Но люди гибнут.
Жид жирует.
И я без права на костёр
живу в жидовском государстве.
Тут снова скажут:
- Ты остёр,
но денег нет, пройти мытарства.
А, значит, нишкни и молчи,
как президент молчит, воруя.
За упокой с моей свечи
струится воск и стынет всуе…
::::::::::::::::::::::::::::::::::
Ах, какие вы несмелые,
ёлки, сосны да цветы.
Завтра ветры оголтелые
налетят из пустоты.
И пойдёт гулять хворобушка
не взаправду, но в разнос.
Поцелуй меня, зазнобушка,
на прощание взасос.
Я пойду сражаться с нечистью
не взаправду – как-нибудь
ради смысла человечности.
Не вернусь – не обессудь.
Ёлки, сосны да рябинушки,
земляничные поля.
Сторона моя старинушка,
старорусская земля.
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Я свою тоску зарывал,
хоронил под скрежет зубов.
Мне приснился волчий оскал,
да совсем не волчьих клыков.
По России звон кандалов,
и за облаком эхом – звон.
Никаких не хватает слов,
заглушить вековечный стон.
Сколько надобно ига нам,
чтобы к Богу любовь найти?
Блок, Есенин и Мандельштам,
все пытались к Нему прийти.
Разве Бог ненавидит Русь,
как её ненавидит кремль?
Я уже над собой смеюсь
и над сонмом кремлёвских шельм.
Сколько надобно крови им,
чтобы сгинули в Благовест,
чтобы снегом российских зим
написать Православный Крест?
Я, как Платов, с утра молюсь
за избаву от дешевизн.
Верю: Бог не оставит Русь,
вот и вы не губите жизнь.
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Рассвет, свернувшийся колечком,
так просыпаться не хотел,
что догорел, как в церкви свечка.
День оказался не у дел.
Хотел он, в общем-то, немного,
но нет ни света, ни тепла,
как будто бес украл у Бога
частицу творческого зла.
Как будто он – творец Вселенной.
Но только сумерки, да ночь
и не дождаться перемены,
и темноты не превозмочь.
Но вдруг оттуда, издалёка,
пришёл Пегас. Смятеньем крыл
от ночи чёрной до Востока
пространство сущее пронзил.
Поэт при помощи Пегаса
с тех пор воитель от Христа,
а у бесятины гримаса –
не защитила темнота.
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Опять печаль легла на сердце:
я, словно прежде, нелюдим,
шагаю в теле иноверца,
но всё же Господом храним.
Звезда спешит по небосклону,
за ней змеится темнота.
А голос мой подобен стону
уже распятого Христа.
Вот слышен благовест усталый,
как похоронный креатив,
но дребезжащий звон бокала
напоминает, что я жив.
И догоняют чьи-то тени,
хотят отнять словесный дым.
Мы как всегда, любви не ценим,
а то, что ценим – не храним.
::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Пред собой на стол положи
невесёлые миражи
и поймёшь, что давно кружит
вся Вселенная в мелкой лжи.
Что давно на земле напасть –
как бы что-то ещё украсть,
но не сгинуть и не упасть
в обнажённую смерти пасть.
На Руси поселилась гнусь.
Я, как прежде, над ней смеюсь,
только всё ж догоняет грусть,
но махну рукой –
ну и пусть!
Пусть обрушится небосвод,
всё утонет в пучине вод,
если люди из года в год
открывают поганый рот,
проклиная возможность жить,
не беситься и не грешить,
из восходов одежды шить,
перестав этот мир крушить.
Человек выбирает сам:
жить ли в горе житейских драм,
на народ выставляя срам,
где милее и шум, и гам –
человек выбирает сам…
::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Или! Или! Лама савахфани?
(Боже мой! Боже мой! Зачем Ты покинул Меня?)
Евангелие (Мф. 27:46)
Пока жива поэзия
в России белокаменной,
я верю, дух амнезии
исчезнет в пекле памяти.
Пока нас обрезанием
умов и мыслей мучают,
народное признание
последует по случаю.
Поэзия российская
колючками опутана.
И вот она витийствует
по тюрьмам, славя Путина.
Опять Россия-горлица
под игом беса клонится.
Жива казачья вольница,
но до поры хоронится.
Рассветами багровыми
не воскресить сознание.
Мы жили непутёвыми,
уходим без признания.
Но слово вновь заковано,
разбито на суспензию.
Заплёвана, облёвана
российская поэзия.
У мавзолейной пагоды
проходим обрезание.
Ну, что же, Боже Праведный,
зачем отнял сознание?
:::::::::::::::::::::::::::::::::::
РАЙСКИЙ САД.
Я снова Бога попрошу,
осатанев от тяжкой боли,
не поминать, как я грешу
в безгрешном мире и юдоли.
Доколе яблоки срывать
ты будешь мне с запретной ветки?
Нам этот сад – давно кровать,
а стыд – как птица в чёрной клетке.
Монетки падают в фонтан,
чтоб мы сюда опять вернулись,
омыв себя от гнойных ран,
на жизнь былую оглянулись.
А что глядеть, когда в крови
всё то, что скрыто за плечами?
Мы шли к Божественной Любви,
а стали миру палачами.
Печальный взгляд святых икон –
больной сквозняк пустынных комнат.
Свечу поставлю на канон,
пусть помянут нас, если вспомнят.
:::::::::::::::::::::::::::::::::::
Ну, что же так стихов боятся
все заседатели Кремля?
Они похожи на паяцев
ни для кого… потехи для.
Земля подстреленных подранков
и очумевших дураков.
А я уже готовлю санки,
чтоб прокатиться на Покров.
Но снега нет, и вряд ли будет:
другие сны, другая ширь.
Нас по-старинке не разбудит
в лесных урманах нетопырь.
А Русь моя бредёт по кочкам
проведать душу на погост.
И парус облака – на клочья,
и не видать на небе звёзд.
Мост загудел тревожным гудом,
озвучив времени шаги.
Иван-дурак не ищет чуда,
и на печи уже враги,
а на полатях – изуверы,
все лезут к нам в учителя.
Приходит день, как прежде, серый,
но круто вздыбилась земля.
Ей не понять: а где казаче?
А где её богатыри?
Земля не может жить иначе,
а хочет веры и зари.
Я наберу в ладошку света
и раскидаю на полях…
И, может, старая планета
не превратит нас всех во прах.
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
В поле казака
снег бил,
и под казаком
конь пал.
Пакостно пока
я жил –
бегал босиком
в тень скал.
Что для казака
день – ночь?
Таинство зари –
лип сень.
Бешенство клинка
брось прочь.
Мудрость забери
в свой день.
Что же ты стихи
рвёшь, гад?
В них ты испытал
сонм сил.
Брось свои грехи –
там смрад.
Поздно я узнал
как жил.
::::::::::::::::::::::::::::::::::
По грани адского огня
куда идём? – не знаем сами.
Но призрак белого коня
меня преследует ночами.
Ах, так бы взял и поскакал
наперекор и дню, и ночи,
но смерти чудится оскал
в улыбках близких и не очень.
Меня опять пронзает высь,
как будто слово иноверца.
И слышу: кони понеслись
от неизвестности на сердце.
Я просыпаюсь: стук копыт
в утробе утра затихает,
но вся душа моя кипит
и пламя смерти полыхает.
Не остудиться, не вздохнуть,
и я во всех грехах повинен.
Скакун мой чёрный, не забудь
и не бросай меня в пустыне.
::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Моей половинке
Поёт Садовое кольцо –
всё для тебя, моя певунья.
А я на Красное крыльцо
взошёл и умер в новолунье.
Да! Я невесту из невест
когда-то выбрал.
И не меньше!
Я за тебя взошёл на крест,
за всех российских наших женщин.
Рубашку красную надел,
чтоб солнцем выглядеть в пустыне.
И я одну тебя воспел,
как берегиню берегиней.
И брови – крыльями вразлёт,
и в облаках ветра шаманят.
А Русь навстречу мне идёт
в кроваво-красном сарафане.
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Нам жизненные полосы,
как полотно для паруса.
Ты заколола волосы
заколкой жёлтой августа
и поплыла за облаком,
махая на прощание.
Кот растянулся ковриком
с улыбкою пирании.
И накатило, скомкало
пространство недопетое.
Укрылась наша комната
холодными рассветами.
Звенит лихое времечко, -
лоскутное сознание.
И, словно пуля в темечко, -
ведь это расставание!
Мы здесь и также где-то мы,
плывём под знаком паруса
холодными рассветами.
И что-то продолжается,
и что-то там случается.
На сердце отражается
всё то, что не кончается.
А жизнь неповторимая
нас делает поэтами.
Так что же ты, любимая,
куда-то за рассветами?
::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Наполнено криком и ором
пространство бес-думских палат.
Под русским гербом с триколором
стоит мавзолей-зиккурат.
Лишь смрад сионистских амбиций
над городом кружит с утра.
И тень безразличья на лицах
не сдули ночные ветра.
Стара эта странность пространства.
О, Боже! Познать помоги
бесовскую суть окаянства
и сущность бес-думской пурги.
Ведь под откровением Свыше
Россия проснётся от грёз
и ангелов трубы услышит.
с врагом разберётся всерьёз,
и скинет бесовскую дрёму –
души долговечный наркоз.
Знакомо! До боли знакомо!
Но нет, ни рыданий, ни слёз,
но нет никаких объяснений –
за что мы продали царя?!
И ходим не люди, а тени,
и терпим в Кремле упыря.
Заря захлебнулась от крови,
кровавые слёзы с небес.
Никто не научит Любови,
ну, разве что признанный бес.
Он учит, как надо молиться
и стерхов летать научил.
Не дай, Бог, народу приснится,
что признанный бес отмочил!
Постыдная степень позора:
Россия – как Понтий Пилат…
Наполнено криком и ором
пространство бес-думских палат.
:::::::::::::::::::::::::::::::
Живём в аду и в ад уходим –
как это всё-таки смешно!
Земля зависла в хороводе.
Я хоровода был лишён
за то, что слова не боялся,
не сторонился от петли
и над собой, как шут, смеялся.
Ты этим помыслам внемли.
И, может быть, когда услышишь
живую заповедь Богов:
пиши в тиши, живи, как дышишь
без кандалов и берегов.
Обнов к себе не примеряя,
я ухожу тропинкой снов
в тревожный ад земного рая,
где нет запретов и оков.
Прикован всякий из живущих
к оковам призрачного «Я»,
но сущий в этом мире сущих
познать не сможет Бытия.
За сумасшедшую идею –
вернуть народу соль земли, -
в меня плевали иудеи
и распинали короли.
Но я прошёл сквозь все мытарства
и снова вижу: вороньё,
упырь торгует государством
и в уважении ворьё.
Наш Кремль – пародия пародий,
там уважают, кто с мошной.
Живём в аду и в ад уходим,
как это всё-таки смешно.
::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Я смутно помню страхи дней
семнадцатого года,
ведь я рождён монахиней,
сбежавшей из прихода.
Я смутный, мутный, никакой,
рождённый в нелюбови.
Я потревоженный покой
жидовской скудной нови.
Сотру со щёк испарину
салфеткою дешёвой.
Я был рождён Гагариным
и шлюхою Хрущёва.
Навоевался досыту
по городам и весям.
Меня сживали со свету
под отходные песни.
Я слышал голос кенаря
и проповедь Мессии,
но был рождён от келаря
и матушки-России.
::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Застывшая ярость терзает Россию, -
прокисшая дрёма предутренних снов.
Все ждут и мечтают: прибудет Мессия,
избавит страну от жидовских оков.
Прикованы души, прикована воля
поганым стремленьем – отнять и убить!
Достала картечь с Бородинского поля,
где русский не мыслил уже победить.
Задушено творчество ныне и присно.
Но как же нам жить с президентом-вором?
Гуляют ветра по российской пустыне,
уныло цыганка поёт «Палором».
И громом уже не пугают детишек –
поехала крыша у целой страны.
А кто-то взлетает всё выше и выше,
и молится кремлядь в церквах сатаны.
Сто лет нашу совесть пурга заносила,
мотив этой песни поныне не нов.
Застывшая ярость терзает Россию, -
прокисшая дрёма предутренних снов.
::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Как рассказать про вой метели,
что скоро будет здесь кружить?
Куда-то птицы улетели, -
быть может, там теплее жить?
Быть может, там не свищут пули
и нет в правительстве воров?
Вы в Зазеркалье заглянули
на Богородицы Покров.
И поминальный звон стаканов
там не слыхать…
Помилуй, Бог!
Как это всё до боли странно, -
ни самолётов, ни дорог.
А вот и стая перелётных,
они-то знают, где летать.
По дням не чётным или чётным
не возвратится время вспять.
Не возвратятся всплески буден.
Поставить свечку не забудь.
Я осуждён, но неподсуден –
для казака тернистый путь.
Как рассказать о той печали,
что разливается в стране?
А люди жить уже устали
и ищут истину в вине.
И не поймут, куда хотели?
Каких дорог? Каких утех?
Как рассказать о той метели,
что успокоит скоро всех?
::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Я вырываюсь из объятий ночи
таких чудесных, истинно желанных.
Но мне октябрь коварно напророчил
осенний вальс в далёких странных странах.
Мне пели песни серые пичужки
про зов веков из Западной Сибири.
А я спросил у нищенки-старушки:
«За что жиды Россию погубили?».
Старушка как-то странно посмотрела,
махнув рукой, пошла, себе не рада.
Ей дела нет до вальсов и симфоний,
а кремлядь для неё – осколки ада.
И я вздохнул, завидуя старушке,
ведь для неё, что есть – то Божья радость.
Ей стих писал когда-то Саша Пушкин,
а мне бы эту кружку, как награду.
Но темь одна, лишь злые ветры воют.
Россия под ухмылкой снегопада.
И ничего никто уже не строит.
Народу нужен пир и зов из ада.
::::::::::::::::::::::::::::::::
Комментарии (0)