«Только через три дня после объявления мобилизации мы узнали, что это война. Я сейчас же решила работать сестрой, но очень боялась, что меня не возьмут, так как я была без диплома. Все же написала письмо старшей сестре общины Филипповой, спрашивая, что мне делать, и могу ли я работать. Она сразу же мне ответила: «Приезжайте немедленно». Я быстро собралась и уехала», – вспоминает Татьяна Варнек, окончившая курсы после гимназии. 

Сестрами милосердия становились девушки и женщины от 18 до 40 лет. Несовершеннолетние принимались с разрешения родителей. В течение года кандидатки обучались уходу за больными. Одновременно проверялись их нравственные качества, необходимые для служения. Сестры не имели права выходить замуж и должны были жить в общине, подчиняясь ее правилам. (К 1915 году в ведении РОКК находилось 115 общин). 

Во время Первой мировой войны из-за нехватки кадров сестер начали готовить на краткосрочных курсах – по 6-8 недель. В результате к 1917 году в Красном Кресте работали около 100 тысяч сестер милосердия. 

Сестрам раненые солдаты доверяли больше, чем врачам. Возможно, в женщинах они не видели «начальство», и поэтому могли откровенно делиться своими мыслями и воспоминаниями об увиденном на войне. Иногда сестры милосердия записывали эти рассказы. 

«Тут и лошади кричат, тут и солдаты, тут все равно как на Страшном суде! Солнце покрывало пылью и дымом. Земля тряслась от выстрелов», – так описывал сражение ефрейтор Прокофий Коннов. «Некоторые солдатики плакали, не хотели идти на штыки», – вспоминал рядовой Елисеев. «У нас получилась такая паника, что мы бежали без оглядки», – признавался другой солдат. 

«К вечеру сделались почти все до одного пьяными; кто на гармони играет, кто пляшет, кто кричит, кто рубашки на себе рвет, одним словом – как на Страшном Суде!» – рассказывал рядовой Кузьма Кинжалов. 

«Солдат воюет и может быть героем, но до исторических задач ему дела нет, и он думает об доме и семействе, и с этим примиряется, как с неизбежностью, ждет, как бы скорее мир бы был, и ему дела нет – кому достается Македония», – рассуждал рядовой Алексей Семенов. 

В каких условиях приходилось работать сотрудникам Красного Креста, видно из отчетов и выступлений депутатов того времени. «Количество транспортов для перевозки раненых было совершенно недостаточным<…> В Москву приходили поезда с некормлеными несколько суток, голодными людьми, с ранами не перевязанными, а если перевязанными – однажды, в течение нескольких дней не перевязанными вновь. Иногда с таким количеством личинок, что трудно было даже медицинскому персоналу выносить такие ужасы, которые обнаруживались при осмотре больных», – говорил член Госдумы А. И. Шингарев. 

«Комендантом станции Жмеринка отведены в комендантском управлении две комнаты под перевязочный пункт<…>Для обслуживания перевязочного пункта были командированы в помощь персоналу госпиталя Иверской общины 3 врача и 6 сестер. В первые дни число перевязок доходило до 280 в сутки. Затем, по мере замены теплушечных поездов санитарными и упорядочения оказания помощи раненым в местах более близких к полям сражения, число перевязок стало значительно сокращаться», – сообщалось в отчете члена Госдумы И. И. Авчинникова. 

В годы Первой мировой войны впервые начали вручать боевые награды за оказание медицинской помощи раненым под огнем противника. Многие сестры милосердия получили Георгиевские медали с надписью «За храбрость». 

Единственной женщиной, удостоенной ордена Св. Георгия, стала Римма Иванова. Она родилась в Ставрополе в 1984 году, работала учительницей. После начала войны стала сестрой милосердия. 

«Вы должны радоваться, если любите меня, что мне удалось устроиться и работать там, где я хотела, – писала она родителям с фронта. – Но ведь не для шутки я это сделала и не для собственного удовольствия, а для того, чтобы помочь. Да дайте же мне быть истинной сестрой милосердия. Дайте мне делать то, что хорошо и что нужно делать. Думайте, как хотите, но даю вам честное слово, что многое-многое отдала бы для того, чтобы облегчить страдания тех, которые проливают кровь». Римма Иванова погибла от разрывной пули. Как писали газеты, ей «пришлось заменить офицера и увлечь за собой храбростью солдат». 

В госпиталях и лазаретах сестры милосердия распределялись по обязанностям: палатные, операционные сестры, аптечная сестра, заведующая хозяйством. Палатные сестры заботились о пациентах, выполняя предписания врачей и личные просьбы больных. Операционные – стерилизовали инструменты и перевязочный материал, помогали хирургам. Аптечная сестра следила за своевременным поступлением лекарств, вела документацию. 

«Старшая сестра нам объяснила, что потери в последних боях страшные. Все госпитали переполнены, санитарных поездов не хватает, – вспоминает Татьяна Варнек о начале работы в приемнике Красного Креста в Риге. – <…>Раненых было столько, что не только коридоры, но и площадки широкой лестницы были полны». 

«Ночью мы должны были быть свободны, но операции шли одна за другой, – продолжает она. – Едва успевали передохнуть от одной, как начиналась другая. <…> Днем, если бывала свободная минута, мы шли в сестринскую комнату. Эта была большая проходная комната среди госпиталя, где стояли шесть или семь чистых носилок. Мы приходили туда, бросались, в чем были, на носилки и засыпали, пока не приходили нас звать снова наверх». 

«Трудно было привыкнуть к ампутациям, – писала Александра Толстая, дочь писателя Льва Толстого, которая тоже служила сестрой милосердия. – Держишь ногу или руку и вдруг ощущаешь мертвую тяжесть. Часть человека остается у тебя в руке. 

«Сестрица, – с надеждой, боясь ответа, обращается ко мне молодой красивый казак, очнувшись от наркоза, – а ногу-то оставили, не отрезали, пятка чешется». Как ему сказать? Большие черные глаза смотрят на тебя с надеждой, мольбой. И, узнав правду, сильный могучий красавец-казак, закрыв лицо руками, рыдал как ребенок: «Сестрица, как же я теперь? Дуня-то моя… Дуня… не будет калеку любить,уйдет… а ребята… чем зарабатывать буду?» Сестра его утешала: «Коли стоящая Дуня твоя, она еще больше любить и жалеть тебя будет!» А через неделю он веселил всю палату и громко, заливистым тенором пел свои казацкие песни». 

На Западном фронте медикам приходилось иметь дело с последствиями применения немцами отравляющих газов. Александра Толстая описывала это так: «Деревья и трава от Сморгони до Молодечно, около 35 верст, пожелтели, как от пожара. Поля ржи. Смотришь, местами рожь примята. Подъезжаешь. Лежит человек. Лицо буро-красное, дышит тяжело. Поднимаем, кладем в повозку. Он еще разговаривает. Привезли в лагерь – мертвый. 

Привезли первую партию, едем снова. Отряд работает день и ночь. Госпиталь переполнен. Отравленные лежат на полу, на дворе. 1200 человек похоронили в братской могиле. Многих эвакуировали. 

Я ничего не испытала более страшного, бесчеловечного в своей жизни, как отравление этим смертельным ядом сотен, тысяч людей. Бежать некуда. Он проникает всюду, убивает не только все живое, но и каждую травинку. Зачем? Какой смысл во всех этих конференциях, бесконечных рассуждениях о мире, если не принять учения Христа и заповеди "не убий" как основной закон… И пока люди не поймут греха убийства одним другого – войны будут продолжаться».

Пациенты относились к сестрам милосердия с огромной благодарностью. «Все выписавшиеся больные нам писали письма, – рассказывала Татьяна Варнек. – На конверте было обыкновенно написано: "Двум сестрицам петроградским". Бывали письма очень трогательные, особенно от уссурийских и амурских казаков, которые писали так: "Лети, мой листок, на Дальный Восток и никому в руки не давайся, как только моей сестрице милосердной!" Часто бывали наклеены картинки, голуби, незабудки». 

«При 74-м сводном эвакуационном госпитале находится сестра милосердия Мария Федоровна Петрова Пятигорской общины, которая заведует госпитальной кухней больных. Находясь на излечении в вышеупомянутом госпитале, мы видели, как сестра Петрова ежедневно с пяти часов утра и до двенадцати ночи без устали работала, но кроме того вышеназванная сестра всех нуждающихся и обращающихся к ней больных не оставляла без оказания своей помощи, а помогала чем могла: при тяжкой болезни – своей материнской лаской, а по выздоровлении – табачком, рубашками, носками, и каждый из нас, больных, видел в названной сестре Петровой как свою родную мать», – говорилось в благодарственном письме пациентов.