Существует еще одно описание, в котором буквально с натуры дан поразительный портрет вернувшегося в столицу государя. Бывшие опричники Иоганн Таубе и Элерт Крузе в «Послание к Готхарду Кеттлеру, герцогу Курляндскому и Семигальскому» свидетельствовали, что московский царь возвратился из Александровой слободы « с таким извращенным и быстрым изменением своего прежнего облика, что многие не могли узнать его». «Большое изменение, между прочим, внесло то, – добавляют Таубе и Крузе, – что у него не сохранилось совершенно волос на голове и в бороде, которых сожрала и уничтожила его злоба и тиранская душа». Радикальные перемены в облике Ивана Васильевича, а значит в его уме и душе, знаменовали резкие перемены в жизни Московского государства. Этими переменами стала опричнина.

В истории Руси опричнина представляет собой такое сложное явление, что мы даже не станем претендовать на его раскрытие и истолкование. «Учреждение это всегда казалось странным как тем, кто страдал от него, так и тем, кто его исследовал», – написал об опричнине знаменитый русский историк В.О. Ключевский еще в 70-е годы XIX века. С тех пор прошло немало времени для исторической работы, однако и до сего дня это явление остается одним из самых загадочных событий в жизни России XVI века. Споры по поводу причин введения опричнины, ее целей и последствий для жизни Московского государства не утихают среди специалистов. Существует несколько подходов и даже «школ» в изучении опричнины. Нас, однако, интересует лишь самое начало опричнины и личные мотивы царя Ивана Васильевича для ее учреждения.

Началом опричнины мы можем лишь условно назвать торжественный въезд царя Ивана Васильевича в Москву 3 февраля 1565 года. Кстати, по поводу этой даты нет согласия ни среди современников, ни среди историков. Таубе и Крузе сообщают, что московский царь вернулся в свою столицу на Сретение, т.е. 2 февраля. Московская летопись – официальный хронограф государства – извещает, что Иван IV прибыл в столицу 15 февраля 1565 года. Точная датировка того далекого события, наверное, вряд ли когда будет выяснена однозначно. Пусть это будет праздник Сретения или последующий день 1565 года. Однако ясно, что опричнина лишь фактически началась с возвращением Ивана Грозного в Москву, сам же проект вызревал в Александровой слободе, куда царь удалился еще в конце 1564 года.

Что же представляла собой эта слобода, и почему удалился в нее из Москвы Иван IV?

Царской Александровская слобода стала при отце Ивана IV великом князе Василии III, который купил для своей охотничей «прохлады» соседнюю деревеньку Кушниково и переименовал её в Новое село Александровское. Ивану Васильевичу слобода досталось от матери Елены Глинской как ее «опришное» владение. «Опришное» или «опричное» значит «особое», так именовались владения, выделенные членам великокняжеской семьи. Для Елены Глинской Александровская слобода был вдовьим уделом, доставшимся ей после смерти мужа – Василия III – «опричь» (т.е. кроме) другой земли. 

3 декабря 1564 года Иван IV впервые удалился из Москвы в эту «опришную» слободу. Событие это было явно не рядовым. Никого не предупредив заранее, собрав утварь, иконы, одежды и казну, со всей своей семьей и некоторыми приближенными царь отправился в дальний путь. «Видно было, что это ни обычная богомольная, ни увеселительная поездка царя, а целое переселение. Москва оставалась в недоумении, не догадываясь, что задумал хозяин», – комментирует эти сборы В.О. Ключевский. Богомолье все-таки состоялось – вначале царь побывал у Троицы в Сергиевой лавре, но конечной целью его путешествия была именно Александрова слобода. Только впоследствии Иван IV соизволил объяснить мотивы и выбор места для своего удаления: он «от великой жалости сердца… оставил свое государьство и поехал, где вселитися, иде же его, государя, бог наставит». Об этом он написал спустя месяц после своего отъезда из Москвы в грамоте, направленной митрополиту Афанасию. В этой же грамоте он назовет и виновников своего отъезда из столицы – архиепископов, епископов и все духовенство, а также бояр своих, дворецкого, конюшего, окольничих, казначеев, дьяков, детей боярских и на всех приказных людей. Бояре и приказные люди обвинялись в том, что много убытков делали людям, казны государские расхитили, а прибытков казне никакой не прибавляли. Земли же государевы бояре и воеводы себе разобрали, а также друзьям своим и родственникам роздали. А духовенство, «сложась с боярами, дворянами и со всеми приказными людьми», покрывало их злоупотребления властью. Посему, «не хотя их многих изменных дел терпети», царь и оставил опостылевшую ему Москву. Но грамота митрополиту не была единственным царским посланием из Александровой слободы. Другой документ был адресован  «гостем же, и купцом, и ко всему православному крестиянству града Москвы». Столичных купцов  и простонародье царь уверял, что опалы и гнева на них не держит.

Эффект, который произвели эти послания, наверное, полностью удовлетворил московского государя. Вот, как описывает состояние москвичей после получения царских грамот Ключевский: «Все замерло, столица мгновенно прервала свои обычные занятия: лавки закрылись, приказы опустели, песни замолкли. В смятении и ужасе город завопил, прося митрополита, епископов и бояр ехать в слободу, бить челом государю, чтобы он не покидал государства. При этом простые люди кричали, чтобы государь вернулся на царство оборонять их от волков и хищных людей, а за государских изменников и лиходеев они не стоят и сами их истребят». Нашему замечательному историку можно полностью доверять: он знал то время не понаслышке, а по документам.

В бурном обсуждение царских грамот на митрополичьем дворе в Москве принимали участие представители всех трех сословий: церковные иерархи, бояре, приказные люди, гости и купцы и даже «все гражане града Москвы». Единогласно решили молить царя на милость, чтобы «государьства своего не оставлял, и своими государьствы владел и правил». В итоге митрополит направил в Александрову слободу церковную делегацию, предварительно испросив у царя разрешения прибыть в его резиденцию. Вместе с митрополичьими парламентерами в слободу на свой страх и риск отправились представители всех сословий. Переговоры шли трудно: царь выказывал недоверие к посланцам, а те заметно нервничали. Нервничали, но в смятении своем все истовее молили, чтобы государь «их на разхищение волком не давал, а хто будет государьских лиходеев и изменников, и они за тех не стоят и сами тех потребят». Наконец Иван Васильевич явил свою монаршую милость, но при условии учреждения опричнины. 5 января царь отпустил в Москву митрополичью делегацию, часть бояр и приказных людей. Оставшиеся бояре были задержаны, то ли для разработки приказа об опричнине, то ли как заложники.

И только месяц спустя, а если полагаться на московскую летопись, то и более того, царь соблаговолил вернуться в Москву. И началась опричнина. О том, что она представляла собой, и как осуществлялся этот государственный проект, известно довольно хорошо. Но, как мы уже отметили, оценки этого события среди историков достаточно противоречивы. Попытка как-то разобраться в этом многоголосии дает в сухом остатке следующий парадокс: с одной стороны, опричнина признается сугубо личным проектом Ивана IV, не имевшим  продуманной политической перспективы, а с другой стороны, историки вынуждены признать продуманность этих чрезвычайных мер с целью извести под корень политическое и экономическое влияние родовой знати и решительно укрепить «самовластие» Московского государя.

Вспоминая февральские события того далекого 1565 года, прежде всего ощущаешь действие в них таинственной воли государя Ивана Васильевича. В этом «историческом театре Карабаса-Барабаса» он по-прежнему остается главным действующим лицом. И как проницательно заметил Н.М. Карамзин: «Несмотря на все умозрительные изъяснения, характер Иоанна, героя добродетели в юности, неистового кровопийцы в летах мужества и старости, есть для ума загадка». 

Александр Пыжиков, доктор исторических наук РАНХ и ГС